«Мы хотим создать такой самолет, — писал Лавочкин 19 августа 1945 года в газете «Московский большевик», — который двигался бы со скоростью, приближающейся к скорости звука, равной ей и превышающей ее. До войны я мог бы написать на эту тему только полуфантастическую статью. Сейчас такой самолет для нас реальность. К нему нас привел опыт войны.
Опыт войны — это не только военный опыт. Я не думаю сейчас о том, можно ли поставить на этот самолет пушку, где ее установить и как. Надо будет — поставим. Не это занимает нас сейчас, не над этим ломаем мы себе головы, — нас интересуют гораздо более широкие вопросы. До сих пор мы считали, что очень хорошо знаем законы аэродинамики. Так, мы делали самолеты с обтекаемыми формами потому, что нам были известны законы сопротивления воздуха. Но стоило нам приблизиться к скорости звука, как оказалось, что законы аэродинамики стали с ног на голову…
…Нам нужно открыть и расшифровать эти новые законы. Мы ведь не можем работать на случайности. Случайная удача для нас еще не удача. Мы должны оседлать новые скорости, быть хозяевами положения, а не рабами случая».
В этой цитате — не только информация, но и характер. Упорный, темпераментный характер искателя и труженика. Нет, не зря Лавочкин настраивался на бой. У него были для этого достаточно серьезные основания…
В испытательном полете первого советского реактивного истребителя трагически погиб Григорий Бахчиванджи. Перейдя за скорость 800 километров в час, выходил из повиновения реактивный истребитель «Мессершмитт- 163». Страшной тряской обрушивались большие скорости на английские и американские истребители. Катастрофы одна страшнее другой происходили в воздухе.
Сомневаться не приходилось: беду принес реактивный двигатель. Он наделил самолеты исполинской тягой раньше, чем аэродинамика подготовила их к новым скоростям. Самолеты тех лет напоминали ребенка с силой титана, а скорость звука оказалась тем рубежом, на котором кончалось детство. При полетах на околозвуковых скоростях воздух начинал сжиматься. В различных местах самолета возникали так называемые скачки уплотнений, увеличивая сопротивление, безжалостно разрушая самолеты, построенные по старым аэродинамическим нормам.
Увеличение скорости явно снизило устойчивость и ухудшило управляемость. Однако установить, где таились причины, было не просто. Опасности полета не располагали к широким экспериментам. Но и отступать было невозможно. Слишком нужна была авиации скорость, чтобы отказаться от попыток завоевать ее.
Стучали редакционные телетайпы. Аршинными буквами верстались заголовки. Обведенные траурными рамками, смотрели с газетных полос портреты погибших летчиков, фотографии еще не привычных глазу реактивных самолетов. Все чаще и чаще выходил на газетные страницы новый термин — «звуковой барьер».
«Не вникая в технические тонкости этого явления, — писал Лавочкин, — скажу, что мы оказались перед стеной, возведенной из загадок. Аэродинамические законы, известные ученым, теряли на звуковом барьере свою силу, больше того, многое приобретало обратный смысл. Техника требовала научного обоснования новых явлений. Да, наука стала очень нужна нам, инженерам!»
Далее из категории История технологий: "Лавочкин. Падение звукового барьера."
